«веры Тонкая Свеча – У Меня В Руке…»

«Веры Тонкая Свеча – У Меня В Руке…»
 
    Творчество Терентiя Травнiка, как всякого настоящего мастера, –  это преж-де всего  создание собственного мира –  мира  не копирующего, а продолжающе-го, изучающего и дополняющего наше бытие. Да, этот мир похож на  наш, а как же иначе: в нем те же и земля, и небо, поиски и потери, печали, любовь, вера…  И в то же время он во многом иной, он – поэтический, он, можно сказать в нашем случае,  – «травниковский». Порой более реалистичный, чем сама жизнь, ибо он увиденный, отмытый  и донесенный  до нас талантом, даром поэтического слова. В нем звучит непреходящее настоящее, в нем каждая строка и рифма выстраданы, пропущены через душу и сердце самого поэта.

    Первое знакомство со стихами Терентiя Травнiка  напоминает волшеб-ство, чем-то схожее с печатанием фото-графии. Читаешь его строки – и вообра-жение само, безо всяких усилий, начина-ет "проявлять" этот новый, запечатлен-ный душой автора мир. Созданные им образы с каждой секундой становятся все  ярче, резче и насыщенней. Еще немного, еще несколько строк –  и…  вы полно-стью погружаетесь в иную, но хорошо знакомую реальность, а потом…  А по-том остаетесь в ней навсегда. Так прихо-дят в нашу жизнь любимые артисты, ху-дожники, композиторы, так и в моей жизни появился поэт Терентiй  Травнiкъ, о творчестве которого все мое дальней-шее повествование.
    Терентiй Травнiкъ (Игорь Аркадьевич Алексеев) родился в Москве в июне 1964 года в родильном доме им. Г.Л. Грауэр-мана, здание которого и по сей день на-ходится на Новом Арбате. Все свое дет-ство и юность он прожил вместе с роди-телями в «старой» Москве, неподалеку от ул. Плющиха, а точнее – на Ростов-ской набережной, в доме, который еще долго, аж до начала 90-х стоял на высо-ком левобережье Москва-реки, – доме, известном в истории как дом фабриканта Сушкина П.И., или проще – Сушкин дом, что на Мухиной горе.
    Его отец, Аркадий Павлович Алексеев, родился и вырос на Плющихе, в годы ВОВ был определен в Свердловское су-воровское военное училище, по оконча-нии учебы служил в армии, а позже, уйдя в отставку, работал инженером-конструктором в КБ  Томилинского за-вода и играл в любительском джазовом оркестре.
    Людмила Георгиевна Алексеева (Фи-лимонова), мать Терентiя, родилась в Москве и жила со своими родителями Георгием Григорьевичем и Марией Ва-сильевной в этом же доме. По окончании школы училась на  юридическом  фа-культете  Московского университета им. М.В. Ломоносова.
    Затем работала прокурором отдела в прокуратуре Московской области, а поз-же была избрана судьей Московского областного суда. Ныне она заслуженный юрист Российской Федерации.
    Как вспоминает сам поэт, «первые строчки, похожие на стихи» он сочинил в четыре года. Они сохранились,  и свой рассказ о Травнiке я, пожалуй, начну с цитаты «похожих на стихи» строк:

        Чайка над морем –
 Лихо  порхает,
   Ой, как смеется
                               Мальчик Ваня…

     Листок с написанным кривыми печат-ными буквами (с ошибками)  четверо-стишием сохранила мама будущего поэта и вместе с его детскими пинетками пода-рила ему на…  сорокалетие со словами: "Пришло время пойти и дописать стихо-творение…"  Казалось бы, это всего лишь  шутка, но года через три ее слова, действительно, сбылись  и он – пошел… 
    Да так пошел, что из него буквально «полились» стихи – десятки  и сотни чет-веростиший.
    В 2007 году были изданы  сразу три книги Травнiка: «Cirqulleum», «Graf-foslove» и книга стихов-песен «Сушкин дом на Мухиной горе».
    В 2008 году в свет выходят еще не-сколько поэтических сборников.  Прежде всего – это прекрасно изданная книга, плод совместного творчества Травнiка со своим близким другом, замечательным московским графиком Александром Моисеевичем Хасминским, и, чуть поз-же, такие книги, как «Светец» – к пяти-десятилетию освящения храма Святителя Николая в Бирюлево, книга, посвященная  друзьям поэта – «Апреллиада» и, нако-нец,  книга, проиллюстрированная аква-релями самого поэта, а надо сказать, что он еще и хороший художник, «Тихий свет» – поэтическое путешествие по пра-вославной Москве.
    Вот и вспомнилась мне эта история с первым стихотворением, подаренным ему мамой, вот и появилась у Терентiя тропинка в удивительный мир слово-творчества. Вслед за выходом книги бы-ла написана песня, где на музыку было положено стихотворение – воспоминание о той самой  «чайке».  Эта песня вошла в его музыкальный  альбом "Три желудя на Плющихе".  Поясню: не один десяток лет Травнiкъ пишет песни и исполняет их под гитару.  В  этом   альбоме песня представлена под названием «Бумажная чайка».

               И, сделанный неважно,
                 Летит вперед отважно
                 Мой голубок бумажный,
                 Мой белый самолет.

                 И знаю я, что вскоре
                 Он станет чайкой в море,
                 И где-то мальчик Ваня
                 Ее в песке найдет.

                Он принесет ее домой,
                И станет чайка вновь живой,
                А утром, когда солнце встанет,
                                                      вспенив море,
                Он к сердцу белую прижмет, 
                Тайком на берег отнесет
                И выпустит опять её на волю…

    Конечно, Травнiкъ и раньше писал стихи, хотя никогда не называл свое творчество «поэзией». Стихов было не-мало, были и поэмы, и пьесы в стихах, но что-то его сдерживало от отождествле-ния себя с поэтами. Теперь, познакомив-шись с ним, я понимаю, что скорее всего  это была некая врожденная скромность, нежели неуверенность в своих произве-дениях. К тому же тогда  стихи были всего лишь частью  его столь многооб-разного, сложного, многослойного мира, где умещались, боролись, вытесняли и дополняли друг друга краски, ноты, зву-ки, цветные и музыкальные образы. А поэзия… Поэзия в это время зрела в нем, ждала своего часа, накапливалась, искала выхода, грозила вырваться  наружу и захлестнуть с головой. Он не говорил друзьям о своих стихах, считал, что про-сто делает «поэтические этюды, экспе-риментирует», что настоящая поэзия – это очень серьезно, это «действительно вершина творческой реализации, до ко-торой надо идти дорогой длиной в жизнь».
      Со слов самого Терентiя, с русским языком в школе будущий поэт дружил неохотно, но, неожиданно для самого себя, в четвертом классе вдруг стал, как с улыбкой он мне признался, «временным  отличником по русскому, как будто что-то услышал в себе и мгновенно понял и правила, и красоту языка». Травнiкъ  вспоминает: « Я хорошо помню это за-мечательное время осознания». Позже он все-таки повернул к более любимым им точным предметам, и русский язык на-долго  "сдулся" до твердой четверки в четвертях.
      "Так и осталась, – говорит он, – за сочинение дробь  в пять четвертей, прав-да иногда сползающая до двух… четвер-тей. Так, например, в восьмом классе, когда я написал сочинение  на всю тет-радь, а это двенадцать листов, и раскрыл тему по-своему, проэкспериментировал  – воспел Илью Обломова  как  положи-тельного героя, то заработал и того меньше, а именно два, деленное на два. Опыт провалился полностью. На мой  вопрос к учительнице, почему «два» за грамотность, где все тянуло на четверку, она спокойно пояснила: "Писать надо, Алексеев, как учат в школе, умничать потом будешь ". Теперь бы я с ней не спорил, а тогда возмущался, но все равно не возражал открыто. А это ведь была четвертная районная работа. Потом, помню, это долго обсуждалось в нашем классе. Я тогда был одним  из лучших учеников в классе».
     Еще в студенческие годы  у Травнiка вышли малыми тиражами такие сборни-ки стихов, как "Неопубликашки" (1983), "Крик в Никуда" (1987), "Четверть века" и другие, но это  были скорее  сборники песен, написанных им для своей группы "Ноевъ Ковчегъ", созданной  в 1979 году. В свое время Терентiй учился в музы-кальной школе по классу фортепиано.
     Много позже, в 1990 году, крестный отец Терентiя, его близкий  друг и учи-тель, ныне покойный Михаил Леонидо-вич Курганов, философ, поэт и публи-цист,  предрек  Травнiку в одном из по-священных  и подаренных ему  стихо-творений  время начала поэтического взлета.
       Пророчество  сбылось год в год.
В своей книге "Апреллиада", вышедшей из печати в 2007 году,  в стихотворении, посвященном  Курганову М.Л. «Учитель Молоко» (а именно так звал Терентiй своего друга: как он мне объяснил – по первым буквам, написанным через букву «о»), он напишет, вспоминая это:

             Меня учил он мыслить сердцем,
            А ум мой называл он школяром,
            Не позволял топтаться мне на месте
            И мысли путал, завязав узлом.

            И я вгрызался в тот гордиев узел…
            Но вот однажды, протянув мне меч,
            Сказал он: "Слаб клинок для сечи…
            но скоро будет резать — твоя речь.

            Ты  будешь голосом лечить
                                              сердце  людские.
            И ровно через восемнадцать лет – 
           Зачавшийся сегодня в моей силе –
            Взойдет на свет еще один поэт. 

      Для Травнiка поэзия – это облачение в слово всего, что нас окружает. Как? Откуда берутся подобные стихи – он и сам вряд ли ответит на этот вопрос. Ве-роятно,  эти  стихи, как он сам заметил в нашей беседе,  «случаются» или «при-ключаются, второе чаще». Как будто « кто-то во мне говорит, а я слышу и отве-чаю, позже записываю их и потом осо-бенно не правлю, так, разве что совсем немногое». Да  и он сам удивляется, от-куда появляются эти строки, – «мне все-гда было интересно,  откуда во мне воз-никает музыка, изображение, строка. Теперь я понимаю, что это прочувство-ванное  и  воссозданное переживание Божественной красоты. И чем больше ты подготовлен, тем ярче и выразительнее ты переводишь ее на язык человека с прекрасного и вдохновенного языка Творца».
    Когда опыт души накапливается, то, смешиваясь с сердечной природой, он прорастает для поэта словом. Чем силь-нее резонанс с сердцем, тем более веро-ятность правильной строки и рифмы.
Стихотворение для поэта – это не просто, по его же словам, «концентрированная проза», но и огромная ответственность за сказанное, это как «меткий выстрел на-вскидку». «Иногда, – делится он со мной, – мне кажется, что все стихотворение написано ради одной строчки, одного мгновения, одного вздоха. Это необык-новенное ощущение в душе. Эту строчку надо найти, почувствовать в стихе.
     Она есть в каждом хорошем произве-дении. Это как кнопка, как звоночек – найдете и произносите, произносите, и тогда стихотворение откроется, как зана-вес, как ворота, как просто дверь, и вы войдете и увидите много больше, чем прочитали. Просто вы войдете в себя, в свое сердце таким образом».
    Удивительно, но он почти  не работает над стихом, черновик – уже чистовик. Иногда может убрать слово, переставить, но никогда не меняет мысль, тем более изначальный замысел стиха, увиденный  и прочувствованный им в первой строке.
    Хорошие стихи – это либо дар, либо награда за наработанный жизненный  опыт, но все равно поэтом  они чаще ощущаются как «незаслуженные, не-жданные, нечаянные». Он добавляет, что это «еще и муки, когда уже не можешь не писать, когда стихи застигают врасплох, просто являются из ниоткуда и стучатся, стучатся, стучатся. Ты бегаешь, ищешь ключи, дергаешь за ручку, пытаешься открыть, просишь подождать, наконец открываешь тетрадь,  а там… только за-писка – мол, заходили и не дождались, извини».
     Поэтому ему приходилось писать на песке, на глине и даже гвоздем на кирпи-чах. Иногда он наговаривал их на дикто-фон…  И все потому, что отказать слову было  невозможно, нельзя этого делать, тем более в поэтической строке, такой неповторимой и почти неуловимой. Она «не приходит дважды, ибо она отражает миг, именно мгновение  жизни, мгнове-ние, которое невозможно «остановить», и здесь важно его удержать, запечатлеть и сохранить в первой строке.
     Стихотворение будет потом, будет позже, но сейчас только строка, зачатие и ритм, только состояние, зародыш и толь-ко жизнь, жизнь и жизнь».
     Природа стихосложения таинственна и непостижима, непостижима именно тогда, когда это настоящие стихи, а не зарифмованные мысли и рассуждения. Как считает Терентiй, «… каждый стих читается и... читается, а вот от настояще-го слова, помещенного в нем, тебя всего трясет, и здесь неважно, сочинил ты его, прочитал у кого-то или просто услышал мельком.
    Это как   свободное  падение, а точ-нее...  свободный взлет, и ошибиться в ощущениях здесь просто невозможно».
    Быть поэтом – это миссия, это непро-стая миссия везде, а в  России тем более.
Дело в том, что поэзия – это благодаре-ние, благодарение человека Богу за да-ренное слово, благодарение словом, Сло-ву через слово. Ответственность колос-сальная.  За каждое «праздное слово» будем  отвечать, а уж за  «поэтическип-раздное» – вдвойне.
     Травнiкъ понимает, насколько это серьезно  –  говорить с людьми на языке поэтическом, на языке «строфы, сошед-шей из сердца». Отсюда не только радо-сти, но  и искушения, трудности и печали в жизни, как это нередко бывает в судьбе истинного поэта.
     Поэтическое слово – это и ноша, ко-торую нельзя просто бросить:  она не за плечами, она на сердце, к тому же за «каждое суетное, поверхностное  слово тебя рано или поздно настигает печаль  – и это творческая данность».

                    Стихи – это боль,
                    Стихи – это боль-но,
                    Но все-таки
                    хочется их создавать.

    Писать стихи – это призвание, а быть поэтом – это не только непростой  труд, но и подчас  «жизненный крест».

                   Пишу стихи до слез, до плача,
                   Иначе не могу писать.

    Терентiй  убежден, что «в своем по-этическом состоянии нужно соответство-вать гармонии мироздания,  а иначе вся эта неточность будет заметна даже в зна-ках препинания». Надо стараться писать только о пережитом и прочувствованном.
     Может, поэтому Травнiкъ не считает поэзией зарифмованную сатиру и иро-нию, пошлость, грубость, равно как и притворство.

          Не всем, кто рифмует, по силам стихи,
          Грызть камень не каждый возьмется…

    Поэтическое сознание – это постоян-ные перегрузки. «Поток входит сильный, а "биология" тормозит, вот и сгорают словотворцы», – поясняет он. Но это не фатально. Как только ты понимаешь, что каждое твое слово звучит, воспевая Че-ловека, звучит во славу Божию, то ноша заметно облегчается».
    Что говорить, любое творчество  – дело нелегкое, но поэзия особенно. Ком-промисс в ней неуместен. Именно поэто-му она в  своей   глубинной  природе – тотальна. Соединяясь с ней, надо знать и понимать, на что ты идешь. И первый показатель правильности выбранного пути – это не только усталость, но и слу-хи, сплетни и зависть. Увы, но это всегда сопутствует живому слову поэта.

              Коснутся поэта хула с клеветой,
              Его обрекут на изгнанье,
              Но вскоре он в небе звездой путевой
               Взойдет, вопреки ожиданьям…

    Общаюсь с Терентiем, слушаю его рассказы о творчестве, замечаю, что он мастер устного изложения, мастер рас-сказа, прекрасно владеет искусством ри-торики, держит паузу, слышит собесед-ника и дает ему выразиться. Несмотря на это, я постоянно  задаю себе один и тот же вопрос: «Почему? Почему одиночест-во? Там, где внимание людей, читатели, встречи, – и вдруг одиночество, это мар-кесовское «одиночество среди людей». Неужели оно аксиоматично для творче-ства, и в частности –  для поэзии? Ведь поэт явственно ощущает Божественное присутствие, но это, видимо, совсем иное, а  в миру – одиночество, и иногда даже слишком острое.
    «Люди не спасают от него, это экзи-стенциальное состояние, нажитое собст-венным поиском, и связано оно только с тобой и больше ни с кем, – отзывается вслед моим размышлениям Травнiкъ. – Вероятно, это результат скорости мысли, наработанной на фоне поэтического вос-приятия жизни, когда ты наблюдаешь за  происходящим  вокруг тебя. Когда ты творишь, то все случается  быстрее и быстрее, даже мгновеннее,  я бы сказал…
      Видимо, у поэта эта скорость значи-тельно больше, чем у большинства лю-дей. Вот разбежался, побежал  и остался впереди всех…  в одиночестве. Назад невозможно, просто нет дороги, да если и была бы, то,  думаю,  не всякий ею бы воспользовался".
    Есть горе от ума, а здесь горе от воз-можностей и чувствования, хотя разли-чительная грань весьма тонка и прозрач-на. Отсюда эта вечная историческая «не-понятость», о которой  так часто говорят творческие люди. Правда, иногда это манерное, но в большинстве своем так оно и есть…
    Но лучше, когда все-таки одиночество вытеснится  уединением, и тогда это уже счастье, тогда, вероятно, и  создается самое лучшее в творчестве.
    «Я не одинок, – говорит Терентiй, – но творю в затворе, взаперти. Хотя нередко и случается, что в этом механизме что-то ломается, и вот тогда действительно под-вывающим сквозняком вползает в меня одиночество, я остро чувствую его, и прежде всего это одиночество от самого себя. Думаю, это состояние знакомо мно-гим, кто что-то ищет в себе, живя на этой земле,  и объяснить его в двух словах нелегко».
    А вот писать о природе – это для поэта как жить полной жизнью. Это то, что всегда «и ново, и вечно». Поэт признает-ся, что «отдыхает, когда словом касается этой темы». «Всегда зачитывался стиха-ми Есенина, Бунина, Тютчева – допозд-на, до дыр, до корешка зачитывался… Любуюсь, любуюсь их словотворчест-вом, их видением и чувствованием кра-соты нашей родной природы. Они все ее мне дарят в своих стихах, так просто и так много сразу», – пишет он в одном из  писем  к Сергею Хворину, литературно-му критику из Нижнего Новгорода.
     И псевдоним "Травнiкъ", конечно же, не случаен,  и буква «i» – тоже,  и твер-дый знак в конце – не только правило грамматики в данном случае, а еще и намеренный символ.  Когда-то давно «травником» его звали друзья – худож-ники и музыканты. Видимо, потому, что он увлекался изготовлением несложных  гербариев: собирал, сушил, клеил на лист и писал к ним причудливые коммента-рии. Позже стал ездить за травами по всей России. В детстве немного учился этому занятию у ныне покойной травни-цы – Александры Ильиничны Орловой. В  детстве каждое лето  Игорь жил на даче в Софрино с мамой близкого друга своего отца, Владимира Семеновича Орлова. Так вот, баба Шура, так ее все называли,  брала его по утрам с собой за травами, которые ей были нужны для лечения. Вставали рано-рано, шли в лес, а там, собирая, она ему и рассказывала о них.    
     «Мне было интересно все, и запоми-нал я мгновенно. Баба Шура плохо виде-ла,  и мне доставляло особое удовольст-вие находить для нее всякие травки и быстро приносить, пока она еще собира-ла в мешок хвою-перегной для своего огорода. Но больше мне все-таки нрави-лось просто гулять, а ходили мы, надо сказать, далеко и надолго»,  – пишет он в своем дневнике. Она  и стала первой травницей в его жизни и научила разли-чать и находить многие травы. Но, пожа-луй, самое главное то, что она  заложила «первый кирпич» в фундамент не только его творческого имени, но и всего даль-нейшего мировоззрения, вплоть до осоз-нанного вегетарианства и «особого, поч-тительного» отношения к зеленому цвету в гамме его картин, в домашнем интерье-ре и в одежде. «Это очень здоровый, ми-ролюбивый цвет. Цвет сердца, я это очень чувствую»,  – дополняет он.
    Уже позже он проведет  много лет в путешествиях по России, исходит дерев-ни  и села, где соберет знахарский фольк-лор.
     В 1999 году Травнiкъ заканчивает большой труд об этом и пишет на эту тему книгу "Разнотравье". Она готовится к выходу в свет как раз в это время, когда я  работаю над статьей. Думаю, что  в этом году многим удастся познакомиться с новой работой Травнiка.
    Терентiемъ Травнiкомъ Игорь стал после принятия таинства святого креще-ния. По святцам это происходило как раз в  день памяти Св. муч. Терентия. Игорь испросил благословение на  свое творче-ское имя  у протоиерея Алексия Бойкова, который и совершил таинство. Так поя-вился в мире поэт, художник и музыкант Терентiй Травнiкъ, или  – "травотрущий", как он сам себя иногда именует. «Это что-то вроде кнута и пряника,  – уточняет он, – Травнiкъ – мягкий, а Терентiй – жесткий и перетирающий». С 1990 года он начинает писать картины, книги и музыку уже под этим именем, официаль-но зарегистрированным в Палате по ав-торским правам при ЮНЕСКО.
      В творчестве Травнiка выделяется несколько главных тем, которые отраже-ны в его в поэзии, прозе и даже…  в му-зыке. Это философско-богословская те-ма, лирика о природе, размышления о личном, о слове, языке, литературе,  а также стихи-рисунки, стихи-портреты, стихи и сказки для детей. Тема природы, конечно же, занимает немалое место в  любом из видов его творчества.
      Часто он «рисует» словом, как будто красками, свои стихи, — напомню, что он еще и талантливый живописец, и это особенно заметно в строчках о природе – его слова, как яркие крупные мазки, раз-машисто и эскизно набрасывают пейзаж, точно и зримо вылепливают деревья,  тонко прописывают передний план, иг-рают светом и тенью. Это эксперимент на грани разных искусств, поэт словно пишет словом картину –  сочно, пастоз-но, смешивая краски на палитре страни-цы, и мы видим его охру, сепию, белила или изумруд в рифме и ритме. «Я –живословец и буквомуз, пишу стихи по нотам и без нот, рисую их также ,только реже, а когда пишу картины или музыку, то читаю им стихи, преимущественно классиков…»  – пишет он летом 1999 года своей двоюродной сестре Елене  в Санкт-Петербург.
    К природе у поэта почтительное отно-шение, а он, улыбаясь мне, добавляет – «еще и почитательное, я всем советую почитать ее книги. Не оторвешься…» Травнiкъ  бесконечно влюблен в нее. Влюблен весь до капельки. «Сколько дорог мною исхожено, сколько тропинок я изучил, но все равно будто и не был нигде, так велика Россия, так велика моя Родина», – с волнением отвечает он в одном из своих писем Андрею Иванови-чу Корневу, своему учителю рисования.

             Россия росами свежа, –
                            босая, может, оттого,
             Что травы, травы и луга
                                              и в росах вся…
             Я россиянин от полей,
                   от рос закатных и рассветных.
            Учу я  с детства  наизусть
                  Твою Россию, мою…  Русь

    «Если история  и события на Руси ухо-дят и приходят, то ее овраги, долы и по-ля, леса и реки живут в вечности, и, об-ращаясь к ним, проваливаешься с ними  в это безвременье»,  – напишет он позже в своей статье «Зримое золото полей», по-священной творчеству своего друга – художника Юрия Чевелихина. Что ха-рактерно, Травнiку удалось избежать скучной описательности при создании образа природы, как это часто случалось с поэтами-пейзажистами.
      У него особая,  анимистическая по-эзия. «Я Велимира Хлеб отведал – вкусён до жути Велимир»,  – пишет он своей сестре в Петербург.
    В своих стихах Травнiкъ говорит с природой, ее очеловечивает, одухотворя-ет, часто явления природы становятся живыми персонажами, действующими лицами, иногда даже пишутся им  с за-главной буквы: Осень, Рябина, Метель, Земля. У них свой характер, тонко под-меченные манеры, свои взаимоотноше-ния. Поэт разговаривает с природой, словно хочет услышать от нее какую-то тайну, разгадать ее секрет – и ведь разга-дывает.
    «Мне интересно ее(природу) так ус-лышать, как было бы для меня самого неожиданно. Нет, я не ищу оригинально-сти, просто обнимаю ее словом своей души, кладу голову ей на плечо и засы-паю…  засыпаю… – стихами»,  – пишет он  Хелене Квочек, польской журналист-ке, которая неоднократно, будучи в Рос-сии, брала у него интервью.
    Прежде всего Травнiкъ видит природу в слове, а слово одухотворяет через при-роду. Все, кто мало-мальски знаком с творчеством Травнiка, замечают его осо-бое отношение к слову, он и в этом ори-гинален и неповторим. Не просто строч-ки, не просто рифмы, а сами слова часто рождаются на глазах у изумленного зри-теля. Поэт смело экспериментирует со словоформами, вплетая их в задуманный узор, и, если нет нужного слова в рус-ском языке, оно должно немедленно ро-диться, «замешаться на палитре листа и мазнуться в строчке»,  если оно не хочет склоняться по правилам, значит, ему тес-но в этих правилах и оно вырывается на волю. Потому и нескучно, потому и при-влекает – неординарностью мысли, точ-ностью, меткостью.

      Макаю в тучи, пишу на бумаге
      Чернильной грозою, дождливыми буквами
      Все в той же обычной, школярской тетради,
      Промокшей под лирикой и под науками…

    «Еще я заметил вот что: даже если и пишу печально о природе, то все равно не так, как о наших житейских делах. В природе все возвышеннее и все  оправда-но. В ней скорбь высока и радость не резка. В ней всем и всему для поэта есть место...»  – отвечал он своими стихами в письмах к другу, художнику Вадиму Ов-сянникову.
      В ответ получал прекрасные письма-размышления о живописи и о месте ху-дожника в истории от знаменитого    ны-не мастера   колористики –  художника Вадима Геннадьевича Овсянникова.

      
 
              Осенняя палитра под ногами.
                Размазываю краску по холсту
                Я  шарканьем по листьям сапогами –
                Вот так свои полотна и пишу.

           Природа – неисчерпаемая   тема    для творческого человека, особенно для такого  многогранного,  откликающегося  на события и звуком, и словом, и цветом, как  Терентiй.  Он рисует  природу, у него много  и музыки, написанной о ней и для...  нее.
     Есть музыкальные композиции о тра-вах и цветах, миниатюры для гитары с названиями «Календула», «Ромашка», также знаменитые «травниковские» Ар-борианские  симфонические концерты, каждый из которых посвящен опреде-ленному дереву, – всего двадцать два произведения. Еще есть музыка для веге-тарианцев, музыка кустов, семян и цве-тов, но это уже совсем другая история.
     Я же пишу о Травнiке – поэте…  или о поэте Травнiке  –  как кому будет угодно.

        Когда не пишется, а хочется писать,
        То я иду с тетрадию на волю.
        А как на воле можно не писать?
        Как можно не летать по ветру в поле!?

        Сторонушка, я пью тебя захлёбно.
        За строчкой строчку с нового листа.
        И если суждено прослыть мне звездным,
        Твоя в том виновата  красота...

       Ее –  до золота застенчивая осень,
        Ее –  до хруста снежная зима,
        Ее  весной  разбуженная сочность
        И лето красное – для красного словца.

  «Обречена страна на смерть,
   Где детства нет и старость нища…»

    С точки зрения Травника-поэта, есть два основополагающих социальных по-нятия в обществе – детство и старость. Собственно, это неминуемые реалии бы-тия. Начало и конец, места, вехи или от-метины в нашей жизни, нуждающиеся в особом, человечном понимании.
   «Детство требует от среднего возраста воспитания, а старость – уважения», – пишет он в своей работе «Белый уголь, черный снег». Безусловно, и  то и другое нуждается в поддержке, в единстве с государственной идеологией и мировоз-зрением. Как бы ни развивалось общест-во в интеллектуальном и экономическом плане, если в нем нет того, о чем написа-но в этих строчках, оно рано или поздно обречено на вырождение, и в итоге  – на вымирание.

    «Забота об этом и есть духовное про-явление в культуре развития государства. Мне кажется, что только тогда можно говорить о правильном развитии общест-ва. Скажу сразу, эта строчка из моего стихотворения – не лозунг и не призыв, а мое многолетнее личное  восприятие и понимание этого, выраженное в поэтиче-ской форме. Трагично? – Конечно. Фа-тально? – Не думаю… – говорит Терентiй и далее продолжает: – Это, на мой взгляд, тупик, но все-таки имеющий возможность выхода. Он затяжной  в этой трудности, но с этим можно и нуж-но справиться человекам, чтобы остаться людьми. Но если подобная тенденция сохраняется на протяжении поколений, то это крайне серьезно, и инволюция рано или поздно может начаться. Снача-ла это выразится в государственной де-прессии и личностном цинизме, а позже и в гражданских конфликтах и в финале - в  упадничестве. Это  может не только привести к смене строя или распаду го-сударственной системы, как уже бывало в истории, но и подойти вплотную  к бездне вырождения цивилизации».
    Важное место в жизни Травнiка зани-мает его религиозное миропонимание.
Все, что происходит в его жизни, да и в его творческой жизни, в той или иной степени связано с церковью. В начале 90-х он работал в Православной гимназии, просто помогал ее строить, какое-то вре-мя был художником-консультантом в ней. Ездил на реставрацию многих хра-мов и монастырей по всей России.
    Изучил для себя литургику, старосла-вянский язык, церковное предание и свя-тоотеческое наследие. «Это же корни наши. Стебельки мы каждый день видим, а вот корешок увидеть – это в радость. Без него я не живу, а «сеносоломею»,  да и только», – поясняет он в письме к сест-ре. Духовный поиск ставится им во главу угла и настолько глубоко его привлекает, что он многие годы ведет дневники-рассуждения, снимает документальное кино и создает большую коллекцию фо-тографий на православную тему. Неред-ко ему доводилось быть трудником, а то и послушание какое исполнять. То на  клиросе пел, то в свечном ящике работал, то чтецом, то келарем, но чаще все же реставрировал иконы.
    «С 1993 года особой, удивительной веточкой-ветвью в моей жизни проросла история, связанная с подмосковным се-лом Мелиховом, где находится усадьба великого русского писателя А. П. Чехова. Так уж  было Господу угодно, но старый храм Рождества Христова, который стоял на краю села, сгорел, и на пепелище пришел новый батюшка, отец Вадим – Вадим Овсянников, мой добрый и ста-ринный друг (еще с первого ВУЗа) и прекрасный художник. Так вот и нача-лась наша удивительная эта история. А началась она со строительства нового храма на месте сгоревшего. Вместе со мной туда ездили мои друзья и знакомые. Прекрасное время, прекрасное место, прекрасные люди, – пишет он в дневни-ке.  – Я веду летопись этих лет:  снимаю кино, фотографирую всю историю воз-рождения Рождественской церкви, когда-то  запечатленной еще в этюдах так лю-бимого мною Исаака  Ильича Левитана. Все это  сохраняю в своих архивах. Бла-годатно – на моих глазах эту землю впервые в истории посетил архиепископ Можайский Владыко Григорий. Вот так рядом  с нами пишется и происходит русская история. Не представляете даже, как она близко. И  не в учебниках и газе-тах, а в нашей каждодневности и на-столько рядом, что даже руку не надо протягивать. Просто заходи и будь в ней».
    Будучи в сердечной дружбе со многи-ми отцами, монахами и настоятелями, Травнiкъ вел свою культурно-историческую  работу, собирал истори-ческие документы и материалы о совре-менности, писал очерки  и заметки для газет и приходских листов.
    В 1996 году произошло событие, кото-рое сам Травнiкъ называет чудом. Ему, как художнику, пришло веление от одной матушки, а именно  заказ на изготовле-ние Креста-мощевика. Терентiемъ был создан эскиз, разработан в пропорциях чертеж, по которому краснодеревщик брат Кирилл вырезал из красного дерева крест. По благословению протоиерея Вячеслава Бобровского, настоятеля хра-ма иконы Владимирской  Божией матери в селе Дубна, сейчас это  уже святыня Московской области. На сегодняшний день Крест-мощевик  находится в За-чатьевском храме города Чехова и явля-ется местом паломничества верующих со всей России.
    Позже Терентiемъ была создана газета  «Сад духовный», редактором которой он является и по сей день, а в декабре  2007 года Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II наградил Игоря Аркадьевича Алексеева (Терентiя Травнiка)  «Патри-аршией грамотой» за усердные труды во славу  Русской Православной Церкви.
    По убеждению Травнiка, «духовное состояние в человеке, а именно вера, дает ему возможн Источник: fb.ru